СЕВЕРНАЯ СТОЛИЦА №12(12) 7—13 октября 1994 года, c. 8
ГОРОД
Прогулки по городу—нетрадиционные маршруты
Дикорастущий Петербург
Константин Севастьянов—специально для "Северной столицы"
(Продолжение, начало в №№9,11)
"Что такое осень? Это небо. Плачущее небо под ногами..." После неба над крышами, спустившись к небу, отражённому в лужах, думаешь о жизни. Думаешь с благодарностью и тоской, глядя на улетающий в весенние края клин.
Фото Александра Филиппова
Побег
Минувшей весной в одном из дворов на Расстанной видел распиленный на куски старый тополь. Почерневшие чурбаны лежали в грязи, дожидаясь, когда их соберут и отправят на дрова или просто на свалку. Один из них, такой же чёрный и осклизлый, как и остальные, пустил в рост тонкий побег. Не менее отчаянный, чем побег колымского арестанта.
Вспомнив об этом, отправляюсь на Васильевский, на 3-ю линию, 22. Здесь, во втором дворе, слева от пешеходной арки когда-то жил гигантский, словно баобаб, тополь. От него остался пень: отполированный дождями и ветрами, окаменевший, серый, как валун, взбугривший своими мощными корнями землю вокруг. А сбоку, почти из-под пня, "баобабовой" порослью пробивается к небу молодой, уже почти взрослый тополёнок.
Следы осени
"Осень вновь напомнила душе о самом главном..." Осенью глядящая в глаза зимы жизнь становится особенно красивой. Пронзительной и чуть горчащей, как октябрьский воздух.
В этом же полутёмном сыром дворе на Ленина, 19, откуда я взбирался по чёрной лестнице на крышу, любуясь женственно изогнувшейся петербургской "пальмой". Её гладкий, одетый в зелёный бархат мхов, ствол поднимается почти без изгибов вертикально вверх до окон 3-го этажа, потом делает плавный, но настойчивый поворот
к стене, чтобы отсюда вновь взметнуться вверх. Ищущей свет кроной, уже у мансарды. На одной из водосточных труб в этом дворе, в лад с вертикалью дерева, вертикальная строчка мелом: "ЗАБУДЬ МЕНЯ". Я оглядываюсь: во дворе пусто, никого кроме этой одинокой "пальмы". Петербургская осень выжгла на кроне первую жёлтую прядь. "Пальма" роняет к моим ногам маленькое сухое послание. Подбираю его, не оборачиваясь ухожу.В тупиковом внутреннем дворе на Кронверкском, 27 унылая стена сплошь затянута лианами плюща. Летом, в дождь—это воробьиное прибежище. Кажется, что, перебивая друг друга, здесь чирикают все до единого трепещущие на ветру листки. Плющ, опутавший эту заурядную поверхность, превращает её в часть брошенного посреди дикого леса романтического замка.
А во дворе по Блохина, 7 на буро-красной, словно пробомбардированной пушечными ядрами кирпичной стене, горит жёлтым пламенем листвы юная берёзка. Говорят, берёзы первыми обживают пожарища. Но вот, оказывается, и сами "горят". Берёзка растёт прямо из стены, живущему за ближайшим к стене окном под крышей впору будет чуть поправить есенинскую строчку: "Белая берёзка под моим окном..." Её стройный ствол вытянулся уже метра на три. "Я родилась под знаком вопроса, моё счастливый камень—кирпич", как будто шепчет она, разделяя мысль какой-то своей человеческой сестры. Чёрные пальцы железных стяжек в стене, словно пытавшись поймать берёзку и промахнувшись, сцепились в судорожный замок.
Голос джунглей
Проходным двором я выхожу на Зверинскую, иду в сторону зоопарка. Не знаю, как сейчас, но в былые времена жители некоторых примыкающих к зоопарку кварталов, просыпались на рассвете от рыка голодных львов. Мамки подкладывали поленья в печи, успокаивали: "А мы их головешкой, головешкой, да кочергой..." Всё-таки есть в Петербурге что-то от джунглей.
Сейчас осень. "Что такое осень? Это камни. Верность над чернеющей Невой..." Иду на Петропавловку, выхожу на Неву, к плеску воды под бастионами. В небе ни ангела, ни перезвона курантов, облетели по осени. Есть осенний ветер. он колышет фиолетовые колокольчики, букетами пробившиеся сквозь щели между гранитными плитами крепостных стен. Слушаю их немой перезвон на ветру. Сквозь просветы в тучах причаливают к шпилям города горящие корабли.